В Еврейском музее и центре толерантности открылась выставка, объединившая тексты Франца Кафки, искусство художников-модернистов и отсылки к событиям XX века. Специально для читателей DEL’ARTE Magazine Евгений Наумов представляет свою интерпретацию этого сложного кураторского проекта.
На выставке «Процесс: Франц Кафка и искусство XX века», зал № 5 © Фото: Евгений Наумов
Выставка «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века», как бы это странно ни прозвучало, не посвящена ни великому австрийскому писателю, ни искусству. Это становится понятно только после того, как зритель пройдёт через лабиринт залов, вернётся в точку начала и попытается осознать, с чем же он повстречался. Ответ может показаться парадоксальным — с самим собой.
Яков Шапиро. «Девочка». 1920-е гг. © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Посетителям выставки «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века» предлагаются путеводители с двумя маршрутами на выбор: один посвящён роману «Процесс», а второй — повести «Превращение». Каждый из маршрутов исключает часть залов и имеет свой порядок осмотра оставшихся, однако никто не мешает зрителю построить личную траекторию движения.
Экспозиция выставки «Франц Кафка и искусство XX века», зал № 3. Графика Макса Бекманна © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Залы № 1–4 и коридор № 2 относятся к маршруту «Превращение». Здесь, на фоне постепенного разрушения благополучного интерьера буржуазной квартиры, зрителя встретят произведения экспрессионистов: Макса Бекманна, Хаима Сутина, Якова Шапиро — современников Франца Кафки (1883–1924). Работы этих художников запечатлели экзистенциальный ужас предчувствия эпохи модернизма, только-только вступающей в свои права. Разложение традиционных систем ценностей, завершающийся процесс урбанизации, ускорение технического прогресса — всё это в 1920-х годах виделось чем-то пугающим. Человек западной культуры менялся, наступало время больших нарративов.
Концепция большого нарратива (или метанарратива) была введена французским философом Жаном-Франсуа Лиотаром в работе «Состояние постмодерна». Согласно его определению, большой нарратив — это монументальный комплекс идей, который объясняет наблюдаемую социальную реальность через историческую борьбу «правильного» и «неправильного», сулит светлое будущее, обеспеченное окончательной победой «добра», или убедительно объясняет справедливость текущего положения дел. И социально-историческая теория Карла Маркса, побуждающая пролетариат осознать себя как класс и вступить в борьбу с эксплуататорами, и модели общества, построенные на святости и неприкосновенности права собственности, и идеология превосходства одной нации над другой, и концепции всеобщего равенства — всё это метанарративы, цель которых — упростить понимание сложной и противоречивой исторической реальности.
Юло Ильмар Соостер. «Сидящий мужчина и толпа». 1950 © Фото: Евгений Наумов
Герои произведений Кафки и персонажи произведений экспрессионизма — это индивиды, насильственно втянутые в водоворот исторического процесса начала XX века: войн, революций, идеологических противостояний. Они испытывают глубочайший ужас перед этой стихией, которая буквально ломает их, искажает физически и духовно. Герой «Превращения» Грегор Замза неожиданно для себя оказывается заключён в теле гигантского насекомого, и через эту метаморфозу он анализирует мир и социальные связи вокруг себя. Но на самом деле это не Замза изменился — это мир стал иным, чуждым, холодным, безразличным к тем, кто не способен отказаться от индивидуальности и встроиться в социальный механизм. Наиболее эффективным инструментом этого процесса трансформации становится тюремная машина надзора и дисциплинирования, которая распространяется на весь социум: образование, производство и общественный досуг. На выставке этот глобальный паноптикон Мишеля Фуко символизируется коридором № 2 и залом № 4. Зритель под присмотром камеры наблюдения рассматривает рисунки Бориса Свешникова и Юло Соостера. Оба художника прошли в своё время ГУЛАГ, оба, будучи в заключении, нашли возможность заниматься творчеством. Выходя в следующее помещение, зритель встречается с собственными фотографиями, созданными с помощью программы отслеживания и распознавания лиц в толпе — современного инструмента надзора в развитых городах.
Виктор Пивоваров. «Три кило картошки» из серии «Квартира 22».1992–1995 © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Пройдя через дисциплинарное чистилище, посетитель выставки вместе с героями Кафки оказывается в социальном вакууме. Здесь, в зале № 5, кураторы собрали работы художников разных эпох и направлений. Ветеран труда с картины «Юбиляр» Отто Нагеля, прохожая, повернувшаяся к зрителю спиной у Виктора Пивоварова («Три кило картошки»), лишённые лиц крестьяне Казимира Малевича («Голова крестьянина», «Красная фигура», манекены Джорджо де Кирико («Метафизический натюрморт») и «Человек, за которым наблюдает цветок» Ханса Арпа — все эти персонажи замкнуты в себе и не вступают в коммуникацию со зрителем. Одиночество в толпе — то, что ощущает личность, находясь в утопии модернизма. Она подготовлена к встраиванию в общество, к эффективному выполнению определённых функций, но достигает этого ценой атомизации, отделения от других таких же искалеченных системой индивидов. Большую часть этого зала занимает стеклянный куб с инсталляцией: опрокинутая лестница лежит в груде искусственного снега, и ветер слегка теребит свисающие с потолка ткани. Человек оказывается в холодной пустыне, связь с Небом нарушена, он готов вступить в государство всеобщего благополучия.
Елена Бебутова. «Браковщицы. Розлив нарзана». 1932 © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Зал номер № 6 имеет сложную структуру, отчасти повторяя устройство модернистского общества. По внешнему периметру зала размещены изображения членов этого социума: инвалидов войны, жизнерадостных колхозников, измождённых жителей города, полных трудового энтузиазма пролетариев. Особенно удачной находкой стали «Браковщицы» Елены Бебутовой. Героини этой картины одновременно выступают и как объект, и как инструмент дисциплинарной власти. Это группа одинаково одетых работниц фабрики, которые день за днём, час за часом повторяют одни и те же выверенные движения. Их малый труд — вклад в работу индустриального общества, сами они — важная его часть. На лицах этих женщин защитные повязки на глаза, которые можно интерпретировать как символ ограничений, накладываемых социумом на личность. С другой стороны, персонажи картины выполняют отбраковку, отсев той части товара, которая не соответствует стандартам качества, то есть метафорически повторяют работу общества по исключению непригодных членов. В этом контексте повязки на глазах становятся символом слепоты индустриальной машины по отношению к индивидуальным особенностям личности. Таким же образом в романе Франца Кафки «Процесс» слепая и безликая бюрократическая машина выбраковывает Йозефа К.
Борис Иофан. Дворец Советов. Общий вид здания. Перспектива. Вариант с уменьшенным объёмом № 2. 1948 © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
В центре этого зала находится цилиндрический объём, на внешних и внутренних стенах которого размещены изображения различных архитектурных объектов, прежде всего, проекта Дворца Советов — фантасмагорического здания, символизирующего красоту и мощь марксистского большого нарратива, но так и оставшегося нереализованным. Архитектура и градостроение действительно были важной частью модернистских проектов по всему миру. Новая городская среда должна была стать воплощением и вместилищем утопического социального тела. Её рациональное устройство обеспечивало бы оптимальное и бесперебойное функционирование общественного организма, а эстетическое оформление стало бы инструментом для воспитания нового человека. Эти новые люди должны были наполнить дома-общежития, рабочие клубы, фабрики-кухни, спроектированные и построенные архитекторами-конструктивистами. И подобные проекты создавались не только в молодом Советском Союзе. Набиравший по всему миру силу большой нарратив индустриализации переделывал социумы и культуры под свои нужды: приспособляйся или будешь отвержен.
Эгон Шиле. «Девушка, стоящая прямо». 1914 © Фото: Евгений Наумов
Но что же становится вершиной развития индустриального общества? Бюрократия — институт настолько живучий, что продолжает воспроизводить себя и в постиндустриальную эпоху, и в XXI веке. В своей работе «Утопия правил» антрополог Дэвид Гребер описывает, как чуждая нормальной человеческой логике рациональность бюрократической машины формирует и общество, и индивида. Бессмысленные ритуалы бюрократии проникли в каждую область современного общества, неважно, демократического или авторитарного. Но обычные граждане чаще всего не замечают этого, так как слепота по отношению к бюрократии стала фактором адаптации к ней. Франц Кафка, как и многие другие талантливые и чувствительные авторы, заставшие бюрократический аппарат ещё на стадии его формирования, сумел описать экзистенциальный ужас перед этим монстром в романах «Процесс» и «Замок».
Экспозиция выставки «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века», зал № 7 © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Бюрократии как утопии правил посвящён зал № 7. Здесь представлены произведения представителей московского концептуализма 1970–1980-х годов. Эти художники работали с языком как с инструментом коммуникации, в том числе с языком искусства. В свои работы они включали тексты в качестве образов, носителей смысла и коннотаций. «Доска-объяснение» Ильи Кабакова повторяет стиль доски объявлений и представляет бессмысленный тавтологический рассказ о других объяснениях к утраченным картинам, показанных на забытой или даже никогда не проводившейся выставке.
Илья Кабаков. «Доска-объяснение к трём объяснениям шести картин». 1984 © Фото: Еврейский музей и центр толерантности
Серия рисунков Виктора Пивоварова, составляющих альбом «Портрет», работает с текстом как с прямым обращением к зрителю, выстраивая коммуникацию с ним как со значимым Другим. Личность художника вступает в диалог в попытке проявить себя, обращаясь к отсутствующей памяти о его лице. Но образ не складывается, он всегда оказывается разбит на части или заслонён несущественными деталями. Речь в этом произведении идёт не просто о невозможности обрести индивидуальность в ситуации тотальной власти бюрократии. Человеку нужен Другой. Чтобы раскрыться как личность, он нуждается в диалоге. Но в ситуации, когда любая коммуникация регламентирована, так что даже язык бытового общения становится искажён и изувечен, выстроить диалог двух равноправных личностей попросту невозможно. Йозеф К. должен умереть.
Виктор Пивоваров. Из альбома «Лицо». 1975 © Фото: Евгений Наумов
Этот последний зал выступает стартовым для маршрута «Процесс» и не входит в маршрут «Превращение», завершающийся в зале № 6. Однако посетители в любом случае пройдут через него, чтобы вернуться в зал № 1 и покинуть выставку. Экскурсии по экспозиции также проходят через все залы, так что зритель может задуматься вопрос о целесообразности разделения выставки на два маршрута. Может быть, кураторы предоставили этот выбор для того, чтобы зритель понял, что выбора, по сути, нет. Выберет ли общество капиталистическую или социалистическую утопическую модель, индивидуализм или коллективизм, выберет ли его член любой из предложенных жизненных сценариев — всё равно ему придётся двигаться по одному и тому же маршруту бюрократического ада, предопределившего жизненную траекторию любого члена общества. Даже бунт против Системы становится её частью. Судьбоносного экзистенциального Выбора, описанного Жаном-Полем Сартром, не происходит. Индивид всегда оказывается скованным негласными общественными договорами, неважно, будет он сопротивляться им или поплывёт по течению.
Семён Агроскин. «Наверх». 2022 © Фото: Евгений Наумов
Завершает объединённый маршрут по выставке коридор № 1. Он становится пространством перехода в некое новое, неведомое пространство-время. Здесь зритель видит картину Семёна Агроскина, изображающую лестницу наверх, и видеоинсталляцию, на которой по каким-то ступеням снуют вверх-вниз прохожие. Этот коридор можно интерпретировать как область оптимистичной веры в трансцендентное, в которое однажды окунётся любой представитель человечества, освободившись наконец от утопии правил, надзора и дисциплинирования, больших нарративов, всего наносного и ненужного.
Проект «Процесс. Франц Кафка и искусство XX века» в Еврейском музее и центре толерантности не посвящён ни великому австрийскому писателю, ни искусству. Он посвящён человеку. Кураторы рассказывают посетителю длинную страшную историю про модернизм, XX век, утопии, становящиеся антиутопиями, миры, функционирующие по не поддающимся логике правилам. После чего посетителя музея выпускают в ресторан, в котором нельзя есть говядину с сыром, потому что этого требует кашрут. Затем он выходит из здания через специальную вращающуюся дверь, возвращается в КПП, где снова видит рамку металлоискателя и ленту рентгеновского аппарата, спускается в метро, вновь проходит через металлодетектор, оплачивает проезд… Но теперь он видит эти нагромождения правил, обеспечивающие предсказуемость и безопасность окружающего мира, ощущает тёплые успокаивающие объятия бюрократии. Как он распорядится этим знанием? Так ли это важно?
