29 ноября 2021, 01:11

Выставка Хаима Сокола в галерее Anna Nova: страсти в белом кубе

Хаим Сокол. Фрагмент работы «Розовая птица», 2021. Предоставлено галереей современного искусства Anna Nova

В Санкт-Петербурге открылся масштабный персональный проект художника Хаима Сокола «Превращение как форма сопротивления». Выставка располагалась на двух экспозиционных площадках, превращаясь в театрализованное представление в двух актах: первый — в галерее современного искусства Anna Nova, а второй — в руинированном особняке XIX века. Специально для DEL’ARTE Magazine о первом акте проекта, который можно посетить до 13 декабря, рассказывает искусствовед и научный сотрудник галереи Илья Крончев-Иванов.

Интро

Хаима Сокола можно назвать художником, который довольно долго и методично разрабатывает в своем творчестве тему памяти и исторической травмы. Как пишет Оксана Тимофеева, в анамнезе художественных образов Хаима — «постпамять о Холокосте, когда людей травили, как крыс, опыт эмиграции, общая тревога современной прекарной жизни».

В своем новом проекте «Превращение как форма сопротивления» Хаим увязывает все эти темы со своим новым и главным сюжетом — превращением, а точнее, различными вариациями пограничных состояний: между человеческим и животным, женским и мужским, одушевлённым и неодушевлённым, домашним и жутким, прошлым и настоящим.

В проекте отчетливо присутствует особый поворот в сторону поэзии. Трансформируя этику в поэтику, Хаима скорее интересуют метафоры и иносказания; создание поэтических объектов и условных пространств с хрупкой живописной чувствительностью, напоминающих декорации. От этого выставка носит театральный характер и выстраивается в двухактную мистерию, повествующую о том, как оказавшись перед лицом реальности, наполненной тревогой, страхом, историческими травмами и отчуждением, остаётся единственный выход — превращение. Превращение как форма спасения, избавления и сопротивления.

Эффект театральности был привнесен кураторами проекта и довольно точно совпал с общей тенденцией в работах Хаима. Будь это занавесы, которые встречают зрителей, одноактные инсталляции-диалоги или тотальные скульптурные группы, собранные словно из театральной бутафории.

Пролог

Первый акт проходит в стерильном белом кубе галереи, в котором, как завещал Брайан О’Догерти, пространство обрамляет искусство так же, как рама станковой живописи картину. От этого произведения, получившие обилие воздуха, начинают «дышать». Но работы Хаима дышат и так, сами по себе. Художник не поддается конвенциональному принципу работы с white cube и выстраивает в галерее взаправду театральные декорации зачарованного леса, выполненные в ядерном колорите розового, темно-синего и зеленого. Основным действием акта становится мутация человека в птицу, и наоборот, птицы в человека.

Занавес

При входе в галерею Anna Nova зрителей встречает пара занавесов. Но это не масштабные бархатные шторы, которые мы привыкли обычно видеть в театрах, а полупрозрачные тюли в бирюзовых тонах, которые Хаим заселяет птицами и птицелюдьми. Они, скорее, напоминают занавесы небольшого камерного, а может быть, даже детского театра, отсылая к локальности и точечности первой части проекта по сравнению с экспозицией в особняке, которая принимает тотальные масштабы.

Организовывая внутреннее движение зрителей по экспозиции, занавес выполняет функцию входа в поэтический нарратив выставки и одновременно становится элементом интерактивности. Во-первых, метафора театра отсылает к главной теме выставки — превращению, ведь, по сути, актерская природа зиждется на эффектах мимикрии, трансформации и лицедейства. А во-вторых, зрители, встречая занавес в центре зала, также испытывают на себе эффект пограничного состояния: они либо выходят на сцену из-за кулис, становясь главными акторами этой пьесы и принимая на себя «превращенческую» функцию актера, либо, наоборот, выходят из зрительного зала (с улицы), погружаясь в сказочный мир запределья и дозволенного.

сцена 1 / превращение

Первая сцена этого акта напрямую связана со сквозным сюжетом выставки — превращением. Либо птицы в человека, либо человека в птицу. Скорее, второе. Звуковое сопровождение — птичье щебетанье в лесу и гул магистральной дороги. На одном из занавесов изображен процесс мутации (снова неясный): то ли одна фигура в процессе раздвоения, то ли, наоборот, две в процессе слияния. Хаим будто бы специально работает на контрапункте ясности прозрачного материала и неясности образов гибридов-мутантов. Общее впечатление: запутанное, когда ты и не здесь, и не там.

В этом отчасти кафкианском сюжете соседствуют две работы: птица-женщина на жаккарде и видеоинсталляция с лежащей птицей. Первая — в предвкушении полета. «Отчего люди не летают?» — будто бы вопрошает она, взмахивая своими крыльями-руками. Теряя человеческий облик, она избавляется от невзгод, страха и боли, которыми обременено наше земное состояние. Превращение в птиц у Хаима — это метафора выхода из пространства мрака и страданий современной городской прекарной жизни. Вторая полуптица-получеловек не взлетает, а уже упала и лежит на фоне антропоцентрического леса. Неопознанное аморфное тело уже ни в кого не превращается, а, скорее, разлагается в городском лесу. Если раздвинуть границы кадра видео, то наверняка там будет большая магистраль типа МКАД, местные выгульщики собак и бегуны. И на самом деле, аморфное тело полуптицы-получеловека, полумужчины-полуженщины — это те самые мертвые птички, которых мы встречаем в городских лесах и парках. Жертвы безжалостного мира природы, в котором выживает сильнейшей, или мира человека, мало чем отличающегося от первого, особенно в плане жестокости. Здесь Хаим работает по принципу подобия, уравнивая человеческий мир, наполненный усталостью и неспособностью проявлять свою волю, с миром природы, вытесненным из общей онтологии посредством антропоцентрического мышления. В этом плане, по логике Хаима, мы, люди, мало чем отличаемся от животных и зверей, и даже могли бы у них чему-то поучиться, например, способам выживания.

сцена 2: трансформаторная будка

Во втором зале первого этажа соединяются три художетственных мотива, которые вместе рождают невыносимое напряжение: мотив болезненных превращений птицелюдей, мотив живодерства и мотив гендерной трансформации.

В небольших рамках розового цвета на белой стене висят четыре работы: это графическая серия «Погром». Хаим создает их в технике сухой иглы, характерной для печатной графики, но снимает с оттисков только одну авторскую копию. На отпечатках изображены обнаженные полулюди-полуптицы. На самом деле это фигуры жертв Львовского погрома, произошедшего в июне 1941 года. Тогда немцы ворвались во Львов и, объединившись с украинскими националистами и бандеровцами, устроили народное гонение на евреев. Несколько дней унижения и насилия. Немцы задокументировали этот процесс на фотографии, оставив в истории след об одном из самых страшных, шокирующих и мучительных событий. Перерисовывая фигуры жертв через кальку, а потом создавая их образы в отпечатках с уже некоторыми видоизменениями (у фигур появляются птичьи головы и фрагменты с оперением), Хаим задается вопросом: как мы воспринимаем прошлое и свидетельства трагической истории. Смотрим ли мы на чужие страдания отчужденным взглядом или ощущаем как часть собственной биографии? Можем ли мы их спасти? Ответ на последний вопрос Хаима находится в его работах. Превращение людей в птиц — в какой-то степени выход и акт спасения. Несмотря на то, что тела становятся заложниками физической страшной смерти, но их души высвобождаются, возможно, превращаясь в птиц.

Человеческие тела с птичьими головами — это ведь и история про «Агаду с птичьими головами», одну из самых древних сохранившихся на сегодняшний день рукописей на иврите. Агада — это ритуальный текст, который повествует об истории еврейского народа, в частности, освобождении израильтян от рабства в Древнем Египте. На изображениях в этом манускрипте все люди изображены с птичьими головами. Тогда это было связано с религиозным запретом на репрезентацию человеческого образа. На персонажах надеты особые еврейские головные уборы, которые им предписывалось носить по закону в Германии, где была написана эта Агада. Эта связь птицелюдей Хаима Сокола с еврейским культурным и религиозным кодом открывает в серии новые возможности для интерпретации, повествующей о диалоге с традицией.

Искусство Хаима архивирует в себе аффекты, эмоции, страхи. От этого его работы кажутся выражением концентрированного напряжения, почерпнутого из опыта реальной жизни. Цвета, линии, мазки, материал — они все кричат нам о боли, страданиях и тревоге. Перефразируя фразу Анри-Эдмона Кросса, хочется сказать, что Хаим — «сама тревога, безумная тревога». Эту странную тревожность усиливает ядерный розовый цвет. Он приобретает пугающее и тревожное значение. Он бьет по тревоге зрителя, заставляя его побыстрее убежать из этого зала.

В центре зала находится инсталляция «Труба и собачка», созданная из найденного объекта — ржавой водосточной трубы, и окрашенной в синий цвет мягкой игрушки собачки. Это работа из серии Хаима «10 одноактных пьес для мертвой собачки», в которой снова появляется театральная условность. Инсталляция сопровождается диалогом двух героев:

— Ты меня любишь? — спрашивает Труба.
— Это невозможно, — отвечает Собачка. — Ты ржавая труба.
— Ну и что? А ты мертвая собачка.
— Я не мертвая, а игрушечная. То есть я никогда не была живой, а значит, не могу быть и мертвой. Но ты права, ещё и поэтому я не могу любить тебя.
— Но я ведь тебя люблю! — восклицает Труба.
— Бляяят!!! — шепчет Собачка.

Это одновременно трогательная и абсурдистская история с долей юмора отсылает к идее пограничного состояния. Оба героя находятся в странном положении между живым и мертвым, напоминающим оксюморон. Сокола увлекает превращение в живое того, что им никогда не считалось. А точнее даже — художественное и поэтическое преобразование: он красит различные предметы в розовый, синий, бирюзовый цвет и те оживают, точно так же как и эта Собачка из одноактной пьесы.

При выходе из зала зритель встречает еще один неживой предмет, перекрашенный в другой цвет. Это синее мужское пальто, окрашенное в розовый. Хаим пытается вывернуть наизнанку мир устоявшихся установок и конвенций. В одном из интервью он задается вопросами «Почему комната должна быть квадратная? Почему пространство города должно выглядеть именно таким, а не другим?». Перекрашивание предметов быта в другой цвет — это поэтическое преобразование, которое выходит за рамки работы. «А может ли тумбочка стать вместилищем плода или можно ли табуретку подсадить как живой орган? Каким образом неодушевлённые предметы можно сделать одушевлёнными? А что если покрасить синее мужское пальто или носок в розовый, меняют ли они свои свойства? Перестают ли быть мужскими?»

сцена: 3: место происшествия

Кульминацией проекта становится 12-метровое граффити на розовом фоне, где изображен ряд протографических символов, которые кочуют из проекта в проект художника: ствол дерева, вороны, лестница, пальто, стул, черное солнце. На стерильно белой стене Хаим оставляет авторский тег: «дезинфекция дезинсекция Оставьте мне моё молчание моё мычание мой говор мой акцент мой жаргон моих паразитов Заберите своё чистописание».

Пространство наполнено мощными художественными символами и образами, которые порождают серию ассоциаций: весна, крики ворон, стул и лопата, розовые лучи заката/рассвета освещают землю, с которой только что сошел снег. На ней обнаружена два тела: полуптица-получеловек, в которой сосуществуют мужское и женское, и мальчик в одежде советской эпохи с водосточной трубой вместо тела. У Хаима «мертвые превращаются в водосточные трубы». Из бедных материалов, разных тряпок и остатков одежды, найденных водосточных труб и бутафорских объектов Хаим собирает чувственную и поэтическую историю. Он играет в театр на очень серьезные и болезненные темы, важные для него самого, — личной судьбы и коллективной памяти, поэтического превращения и механизмов работы истории. В основу сюжета инсталляции «Мальчик и птица» легли воспоминания отца художника: в 1941 году одиннадцатилетним мальчиком он бежал из города, оккупированного немцами, в лес, где прожил несколько дней. Однако это произведение выходит далеко за рамки автобиографического повествования.

Работая с прошлым как с опытом коллективного и индивидуального, Хаим также пытается осознать историческую природу собственной субъективности через уподобление. Образы и послания художника исходят из предельно личного и субъективного мироощущения, но при этом принимают коллективный статус. То есть, например, пальто на ветке дерева — это не совсем пальто, это разговор о себе и одновременно о других, точно так же как и птицы — это сложное переживание времени.

Аутро

Искусство Хаима Сокола обладает высокой степенью чувствительности. Сокол работает с аффектами как режимами подключения и создает с помощью своих работ концентрированные поля напряжения, попадая в которые, зритель не нуждается в дополнительных артикуляциях — все становится ясным и прозрачным не на рациональном или текстуальном, а на эмоциональном и сенситивном уровнях.

Превращения в работах Хаима происходят не только с образами, но и с жанрами. То ли волшебная сказка, то ли историческая драма. То ли портрет, то ли натюрморт. Печатная графика в единственном экземпляре. И этих абсурдных парадоксов достаточно как в самой символической структуре проекта, так и в отдельных произведениях Хаима.

Возможно теперь, когда ранним утром вы увидите, как вороны зависают на электрических проводах между столбами, превращаясь в ноты, вы вспомните Сокола. Электричество течет в его работах так же, как по натянутым между столбами проводам. В них есть напряжение, которое невозможно вытерпеть. В них есть накал.

Выставка «Превращение как форма сопротивления» в галерее Anna Nova открыта до 13 декабря.

Автор: Илья Крончев-Иванов.