Специально для DEL’ARTE Magazine Иван Афанасьев высказался о современном состоянии фильмов ужасов. По его мнению, именно они сейчас двигают кино вперед и динамично развивают индустрию, и любой уважающий себя киноман должен держать руку на пульсе этого жанра.
Десять лет назад сказать “я люблю фильмы ужасов” было равнозначно тому, чтобы признаться в абсолютном отсутствии хорошего вкуса. Эстетствующие поборники высокого стиля считали их низшей ступенью развития кинематографа на грани с порно, то есть максимально эксплуатационным жанром. При этом они же не умоляли значимости ужасов в развитии кинематографа на его начальном этапе становления: знаменитый немецкий экспрессионизм – одно из наиболее влиятельных кинематографических течений, фактически являлось предвестником хорроров. “Кабинет доктора Калигари”, “Пражский студент”, “Усталая смерть”, “Руки Орлака” и многие другие картины, ныне считающиеся классикой кино, номинально к этому жанру не относятся, но фактически укладываются в его рамки: жуткая атмосфера, нагнетание ужаса, мрачные декорации и пугающие люди и чудовища, между которыми порой не так уж и много отличий.
Потом были кратковременные всплески внимания к жанру в разных странах, но все это оказывалось фильмами, которые ставили перед собой, чаще всего, довольно примитивную задачу: как следует взбудоражить зрителя, разогнать адреналин в крови. Похожие задачи решают напитки-энергетики. Неудивительно, что к началу 2000-х хорроры утратили свою малейшую кинематографическую ценность и стали постыдным удовольствием для подростков.
Все изменилось в 2010-х: развитие киноязыка, распространение цифровых технологий и общая тенденция к удешевлению кинопроизводства сделала территорию хоррора максимально демократичной площадкой для экспериментов и высказываний. Условности жанра превратились в средства художественной выразительности: уход от реализма – в раздолье для фантазии, малобюджетность – в простор для дебютного кино, возможность творить любую ахинею – в возможность разрабатывать собственный понятийный язык. Говоря более простым языком, в хорроре можно много всего, чего нельзя в классическом, реалистическом кинематографе, а значит можно делать все, что хочешь.
Вспомним простейший пример – дебютную “Ведьму” режиссера Роберта Эггерса, который недавно триумфально прошествовал со своим “Маяком” по всем кинотеатрам и фестивалям. С виду это классическая история для фольклорного хоррора: в 18 веке группа религиозных отщепенцев теряет ребенка в американских дебрях и списывает все на козни ведьм. Можно особо не париться и рассматривать фильм исключительно с позиции банального хоррора, ожидая, что в конце, как и положено, нам все объяснят. Впрочем, тогда вы, во-первых, будете разочарованы в финале, ибо Эггерс намеренно не дает вам никаких четких ответов, ставя вас в то же положение, что и одичавших фермеров, уверовавших в то, что их черный козел – дьявол. Во-вторых, в поисках рациональных ответов вы упустите сам опыт мистической инициации, через который проходит главная героиня, старшая дочь фермеров Томасин. Фишка “Ведьмы” как раз в том и заключается, что фильм предлагает прочувствовать на себе, каково это – самостоятельно выискивать коннотации, подводя реальность под эмпирический опыт и наделяя все вокруг значением и смыслом.
Обратимся к другому примеру, менее очевидному: мрачнейший, уникальный по своей задумке хоррор “Жабья тропа” Джейсона Бенкера – симбиоз выдуманной истории на основе городской легенды и неразыгранных фактов. Группа дебютантов решилась на невиданный доселе эксперимент: собрать через MySpace непрофессиональных актеров на роли самих же себя в фильме о группе молодых раздолбаев, которая в перерывах между приемом наркотиков и беспорядочным сексом ищет некую тропу к семи вратам ада. Главную роль исполнила Сара Энн Джонс – 24-летняя начинающая актриса и наркоманка, которая умерла спустя пару месяцев после премьеры от передозировки. Вторжение реальности (несимулированный секс, прием действующих наркотических препаратов и настоящая депрессия главной героини) в хоррор превратило фильм в по-настоящему пугающую историю кромешного одиночества, перед которым любая сверхъестественщина кажется ничтожной. И это за 8 лет до “Дау”, и за два года до “Белых ночей почтальона Тряпицина”.
Вот два простейших примера того, как лишенный рамок жанр в итоге оказался главным прибежищем для тех, кто ищет эволюцию в кинематографе. Просто взгляните на программу любого мало-мальски престижного кинофестиваля и попробуйте найти в нем хотя бы один, хоть самый захудалый фильм ужасов (по крайней мере, конкурсные смотры этим точно не радуют). Зато с высокой уверенностью вы найдете то, что следует ожидать: картины об актуальных проблемах, написанные высоким штилем, от которого мало кто рискует отойти, ведь на кону престижные награды.
Представители лощеной коммерческой кинопродукции вслед за программными директорами Канн, Берлинов и прочих, начинают присматриваться к хоррормейкерам, все чаще вызывая их на съемочную площадку, в надежде получить нестандартные художественные решения. Например сейчас в прокате идет комедийный боевик “Пушки Акимбо” с Дэниэлом Рэдклиффом, снятый Джейсоном Ли Хауденом, поставившим уморительный хоррор “Смерторгазм” о рокерах-неудачниках, своей музыкой призвавших тьму.
Так что, если вы действительно держите руку на пульсе кино и хотите знать, что происходит в стане революции киноязыка, то обращайтесь к независимой хоррор-индустрии: там вас ждут эксперименты, нестандартные решения и неожиданные смыслы. Ну и, конечно, много нового, порой уникального опыта, какой не даст ни один Каннский кинофестиваль с его вынужденным соответствием высоким стандартам качества, порой действующим на кино, как взгляд Медузы Горгоны, обращающий хорошие идеи в идеально высеченный безжизненный камень.
Что стоит посмотреть: “Ритуал” (реж. Дэвид Брукнер), “Серп” (реж. Сет Смит), “Войлок” (реж. Джейсон Бенкер), “Сальный душитель” (Джим Хоскин), “Саймон-убийца” (реж. Антонио Кампос), “Февраль” (реж. Оз Перкинс), “Мальчик” (реж. Крэйг Уилльям Макнейлл), “Весна” (реж. Джастин Бенсон, Аарон Мурхед), “Штирия” (реж. Маурисио Черновецки и Марк Девендорф), “Переход” (реж. Арсений Сюхин).
