В прокат выходят «Уроки фарси» (16+) — фильм российско-американского режиссера Вадима Перельмана по российскому сценарию, с немецкими актерами, белорусской массовкой и аргентинцем Бискаяртом в главной роли, тепло принятый на Берлинском кинофестивале. Специально для DEL’ARTE Magazine Роман Черкасов рассказывает об этой очень симпатичной попытке сделать живое зрительское кино о холокосте, которое, по понятным причинам, лучше смотреть на языке оригинала с субтитрами.
Вторая мировая, север Франции под немецкой оккупацией. Бельгийский еврей Жиль (Науэль Перес Бискаярт) пытался через Францию перебраться в нейтральную Швейцарию, но по дороге был схвачен и теперь вместе с другими несчастными трясется в кузове грузовика, везущего своих пассажиров на расстрел. Впрочем, те об этом, кажется, не знают и озабочены более житейскими проблемами. У Жиля в кармане сэндвич, а один из его случайных попутчиков голоден и просит поделиться едой в обмен на книгу — якобы ценную, изданную, судя по титульному листу, на английском и фарси и снабженную дарственной надписью мальчику по имени Реза. По доброте, а не из корысти, Жиль отдает сэндвич и получает совершенно не нужную ему книгу, в которой не понимает ни слова. Когда через несколько минут грузовик останавливается в лесу и всех начинают убивать, Жиль, хватаясь за соломинку, кричит, что он не еврей, он перс, вон у него и книга на персидском, стойте, посмотрите, ну посмотрите же. И тут случилось чудо: немецкие солдаты правда остановились и посмотрели. Оказывается, один из офицеров концентрационного лагеря — гауптштурмфюрер Клаус Кох (Ларс Айдингер) — как раз ищет перса, чтобы брать уроки фарси: после войны он мечтает перебраться в Тегеран и открыть там ресторанчик. Тому, кто доставит ему перса, Кох обещает десять банок тушенки, и, хотя солдаты не сомневаются, что маленький еврей лжет, ради награды можно рискнуть и попробовать всучить этому надутому индюку Коху явный фальшак, а там уж будь что будет. Так за сэндвич, армейскую тушенку и тегеранский ресторан Жиль становится персом Резой: все хотят есть, а Жиль хочет выжить. Теперь он должен учить Коха фарси, которого не знает, и вынужден на ходу изобретать свою, вымышленную версию этого языка.
Первые 10 минут «Уроки фарси» послушно следуют в русле сложившегося в европейском кино стандарта фильмов о холокосте: показанная с высоты повозка с трупами, серые краски, измученные люди, крикливые фрицы с автоматами и будничная простота насилия. Но когда Жиля приводят к гауптштурмфюреру Коху и завязывается история с уроками, все понемногу меняется. Лагерные бараки и желтые могендовиды присутствуют, но, например, натуралистическое изображение ужасов концлагеря остается большей частью за кадром. Мы видим, как время от времени заключенных выстраивают в колонны и этапируют в лагеря смерти, однако камера не следует за ними, ограничиваясь показом обезлюдевшего двора (здесь авторы фильма не гнушаются пошловатой символикой: одинокая детская игрушка, брошенная, оброненная посреди пустого лагеря). Зрителю показывают и тяжелый труд на каменоломне, и голодающих заключенных, но тоже лаконично и шаблонно — не подвергая ревизии сложившийся изобразительный канон фильмов о Холокосте, режиссер Перельман редуцирует его к стереотипному набору дежурных клише, не при помощи которых, а поверх которых и выстраивает свое высказывание, ведя его в довольно интересном направлении.
Науэль Перес Бискаярт в роли Жиля в фильме «Уроки фарси»
Как и многие истории о спасении из безвыходных ситуаций, «Уроки фарси» — история о чуде. Чудо, что герою в руки попала персидская книжка, чудо, что Коху как раз был нужен перс, чудо, что усталые солдаты не пристрелили Жиля прежде, чем он смог открыть рот, и чудо, что все эти обстоятельства сошлись вместе. Такие сюжетные допущения не портят рассказ, а составляют его суть: перед нами, в общем, сказка, повесть о ловком плуте и его необычайном везении. Но если чудо — это нарушение естественного хода вещей, то оно только и может возникнуть там, где идут наперекор необходимости, природе, собственным инстинктам и интересам. Действуя вопреки интересам своего желудка, Жиль отдает последнюю еду случайному незнакомцу и так у него появляется книга. Едва попав в лагерь, он получает возможность бежать, и логика ситуации и инстинкт преследуемого говорят: беги, другого такого шанса не будет, — но Жиль, поразмыслив, возвращается и этим вновь спасает себе жизнь. Наконец, в определенный момент герой утрачивает чувство, которое двигало им с самого начала, — желание выжить во что бы то ни стало, и как бы в вознаграждение за это самоотречение события и обстоятельства сами, помимо его воли, держат героя на плаву, не давая погибнуть. В каком-то смысле «Уроки фарси» рассказывают историю движения героя к святости, и в этом контексте чудо выглядит его заслуженной наградой и законным атрибутом.
Повествование строится вокруг дуэта-поединка между Жилем и его учеником и мучителем Клаусом Кохом — поединка, в котором есть место и комическому (поскольку перед нами рассказ о плутовстве), и жестокому (поскольку это история о холокосте), и мастерски сделанному саспенсу (Кох подозрителен и страшен в гневе, а солдат Макс и помощница Эльза прилагают усилия, чтобы вывести самозванца Жиля на чистую воду). По ходу развития этих странных отношений образы обоих участников эволюционируют в диаметрально противоположных направлениях. Если у поначалу живого и эмоционального Жиля взгляд все больше стекленеет, а лицо превращается в застывшую маску — Бискаярт движет свою роль от сложного к простому, — то Кох, напротив, в начале фильма предстает эдаким карикатурным, вечно орущим нацистом, но затем, от урока к уроку, его образ все больше усложняется и выходит за рамки первоначального шаблона. Остальные нацисты, чьи портреты крупным планом даются в фильме, могут быть прочитаны как иллюстрация тезиса Ханны Арендт о «банальности зла»: все это обычные, неплохие люди — влюбляются, обижаются, страдают, хотят тушенку — просто такая вот у них работа. Но сыгранный Айдингером фактурный гауптштурмфюрер Кох выламывается из такой интерпретации — он отнюдь не обычен и уж точно не банален, и заслугой Вадима Перельмана следует признать то, что он увидел противоречивую многогранность этого образа и предоставил колоссальному актеру Айдингеру достаточно пространства, чтобы тот смог развернуться в этой роли, — несомненно, одной из лучших в его кинокарьере.
Ларс Айдингер в роли Клауса Коха в фильме «Уроки фарси»
Жиль и Кох во всем противоположны друг другу, и единственное, что связывает дородного немца и франкоговорящего еврея — но связывает накрепко, крепче родственных уз и самой страшной тайны — это язык. Чтобы самому запомнить и не дай бог не перепутать изобретаемую им лексику, Жиль придумывает слова, беря за основу фамилии заключенных концлагеря, списки которых ему поручают вести. Так создаваемый им конланг становится зашифрованным перечнем жертв, которые будут жить в памяти, пока этот язык будут помнить — Жиль как свидетель преступления и Кох как его соучастник. Обучение Коха языку оборачивается и обучением его человечности: когда герои говорят по-немецки, это всегда более или менее разговор палача и жертвы, но стоит перейти на мнимый «фарси», общение становится иным и Кох раскрывается как человек — сложный, совсем не добрый, нет, но беззащитный, неуверенный в себе и безмерно одинокий. И когда, в очередной раз спасая своего подопечного «перса» от смерти, Кох в бешенстве целится из пистолета в лоб начальнику лагерного конвоя (и видно, что не шутит), не понятно, чего здесь больше — обычного для Коха истеричного припадка ярости или воспринятых уроков самоотречения, заставляющих ради другого поставить на карту свои благополучие, карьеру и планы на тегеранский ресторанчик. Неизвестно, планировали ли авторы такой эффект или он возник непреднамеренно — например, из-за того, что актер Айдингер во второй половине фильма начисто подминает под себя актера Бискаярта, — но ближе к концу Кох кажется более страдающей и нуждающейся в сочувствии фигурой: у Жиля есть хотя бы 2800 запомненных им имён, которые и держат его на плаву, а у нескладного нелепого простака-Коха есть только выдуманный, несуществующий «фарси», единственно на котором и можно говорить о действительно важном и сокровенном, да вот беда — кроме Жиля, не с кем, а тот вряд ли захочет разговаривать.
Мнимый «фарси» становится тайным языком общения для двух людей, создавая предпосылки для прекрасной, но невозможной дружбы. И, вопреки очевидности, справедливости, логике — вопреки всему — хочется, чтобы по прошествии времени смуглый коротышка и двухметровый сентиментальный увалень встретились бы на веранде тегеранского ресторанчика — ничего не забывшие и не простившие, но уже не чувствующие ненависти — и, сидя за столиком, мирно беседовали бы на своем тайном, известном только им двоим языке, потому что с кем же еще на нем говорить, кроме как друг с другом? Но хотя фильм и наполнен чудесами, такой исход, пожалуй, был бы слишком уж неправдоподобным чудом и для героев, и для всех нас.
