20 января в прокат выходит «Всё прошло хорошо» (18+) – новый фильм Франсуа Озона с отличными главными ролями Софи Марсо и Андре Дюссолье и весьма колоритной второстепенной ролью Ханны Шигулы. Специально для DEL’ARTE Magazine Роман Черкасов рассказывает об этой картине, выворачивающей наизнанку традиционное понятие хэппи-энда.
Андре Бернхайм (Андре Дюссолье) был непростым человеком. Изводил жену (Шарлотта Рэмплинг). Из трикстерских побуждений манипулировал дочерьми. Боролся с собственной гомосексуальностью, с треском проиграл эту войну и разрушил брак.
Теперь с ним случился инсульт и, полупарализованный, Андре приходит к решению, что доживать оставшееся ему время немощной развалиной он не хочет. Категорически не желает. Не видит в этом смысла. И потому просит своих уже взрослых дочерей Эммануэль (Софи Марсо) и Паскаль (Жеральдин Пайя) помочь ему «покончить со всем этим» и желательно поскорее.
Софи Марсо в фильме «Все прошло хорошо»
Можно сказать, что, организуя сюжет вокруг темы эвтаназии, Франсуа Озон отвлекается от своего всегдашнего элегантного формализма и обращается к одной из тех актуальных проблем, которые ныне принято рассматривать как предмет увлекательнейших дискуссий. Поворачивается то есть к Клоду Шабролю задом, к кипящей современности передом. Сказать так, разумеется, можно, но с одной важной поправкой: Озон не видит в эвтаназии вообще никакой проблемы. Как и в самоубийстве. Как и в том, что кто-то был недостаточно хорошим отцом. Как и во многих других вещах, о которых наша современность считает необходимым спорить до хрипоты и беспамятства.
Озон живет в другой современности – в полностью десакрализированном мире, в котором могла бы жить и наша современность, если бы не напридумывала себе новых богов и не понаставила новых идолов – снаружи грозных, внутри полых, требующих бесперебойного поклонения. В светском, рассудочно-имморалистичном мире Озона нет ненужных иерархий и нет священных запретов. А проклятые вопросы, по поводу которых наша, осовевшая от собственной бессмысленности современность привыкла изводить себя до изнеможения, решаются легким пожатием плечами. Лишить себя жизни? Если человеку стало невыносимо жить – то почему бы и нет. Если человек сам этого хочет – так что ж. О чем тут спорить? Здесь нет общих правил. Каждый поступает, как ему удобно.
Многие иные режиссеры непременно выстроили бы сюжет об эвтаназии вокруг дилеммы морального характера; Озон избегает этого. Избегает он и эмоционального надрыва, и избыточной сентиментальности. Его не занимает категория греха и даже психологическая категория травмы ему не очень интересна. Он касается этих вещей мимоходом и невозмутимо идет дальше – как было сказано, слегка пожав плечами. Помогать ли отцу добровольно уйти из жизни, если отец был, например, сволочью? Не будет ли это, скажем, проявлением застарелой ненависти и реализацией подавленного детского желания когда-нибудь прибить непутевого папашу? Один раз Эммануэль и Паскаль задумываются над этим вопросом и сразу же с улыбкой отмахиваются от него: может, будет, а, может, не будет – неужели это и впрямь так важно? Да нет, вообще не важно.
Кадр из фильма «Все прошло хорошо»
В «Магнолии» Пола Томаса Андерсона Том Круз плакал у постели умирающего отца, которого всю жизнь ненавидел, прощая тому напоследок все грехи: глядя в глаза смерти, любовь торжествовала над застарелой ненавистью и непримиримыми конфликтами. В картине Озона не о чем примиряться. Да, Андре был не лучшим из отцов, как Клод, его бывшая жена, была и остается, возможно, не лучшей матерью. Такие вещи случаются, но вряд ли являются достаточным основанием, чтобы приносить свою жизнь на алтарь детских психологических травм. Благодарим покорно, у нас других интересных занятий полно. Писательнице Эммануэль надо писать новый роман, у музыковеда Паскаль тоже дел по горло.
Помогая отцу осуществить его желание, героини занимаются вполне прозаичными делами: организационными (эвтаназия не разрешена во Франции, надо ехать в Швейцарию), юридическими (у полиции могут возникнуть вопросы), бытовыми (важно не пустить к отцу некоего, до поры таинственного, «жирного ублюдка», который крутится вокруг больницы). Этот ворох будничных дел у Озона вовсе не выступает в качестве символического профанного замещения чего-то иного – по-настоящему важного, о чем, к примеру, страшно или невозможно сказать и поэтому приходится погружаться в помогающую забыться суету. В горизонтальном, лишенном символических иерархий мире Озона бытовая суета – это и есть настоящая реальность смерти, не таящая в себе никакого сакрального значения.
Кадр из фильма «Все прошло хорошо»
Лишая смерть сакральности, режиссер с тихой и едва заметной иронией рассматривает, чем становится смерть в современном мире. Прежде всего, индустрией: за ваши деньги вам помогут с комфортом отойти в мир иной, звоните нам по телефону и подписывайтесь на нас в инстаграме. Вообще-то дома, в ящике письменного стола, у Андре лежит пистолет, и, если подумать, папаша Бернхайм мог бы осуществить свой замысел самостоятельно, не привлекая помощников (одна рука у него вполне рабочая). В его решении делегировать свою смерть другим – кроме, судя по всему, страсти к трикстерским проделкам с целью напоследок помучить дочек – проявляется прогрессирующее отчуждение человека от все новых аспектов его существования. Современный человек привык, чтобы все было сделано профильными специалистами и сдано под ключ. Чтобы даже смерть была по правилам, чтобы на прощание и музыку любимую включили, и сказку рассказали. Танатический сервис в картине Озона имеет лицо фееричной Ханны Шигулы, играющей сотрудницу той швейцарской фирмы – тишайшую и ласковую тетушку, какой, наверное, и подобает быть смерти.
Наконец, Озон парадоксально изображает смерть как роскошь. Эвтаназия в Швейцарии стоит дорого; даже для парижских буржуа дороговато. А что же делать бедным? – ненадолго удивляется герой, возможно, впервые в жизни задумавшийся о тех странных нелепых людях, что существуют за пределами его социального класса. Что-что, – отвечают ему. Жить, конечно. Вот бедняги!
