19 марта в прокат, наконец, выходит «Тайная жизнь» Терренса Малика. Специально для DEL’ARTE Magazine Роман Черкасов рассказывает о возвращении режиссера к нарративному кино.
Австрийская деревенька Радегунд, конец 30-х годов прошлого века. Среди пасторальных пейзажей (зеленые луга, альпийские горы, водопады, церковь на холме) фермер Франц Егерштеттер (немецкий актер Аугуст Диль) счастливо и спокойно живет с молодой женой, ведет хозяйство и растит маленьких дочерей. Потом идиллия омрачается: сперва в небе тревожно загудели самолеты (это, видимо, произошел аншлюс), затем на улочках и тропках Радегунда стали появляться люди со свастикой, и вот уже местный бургомистр, размахивая кружкой пива, выкрикивает панегирики фюреру, а всех мужчин забирают в армию. Франц религиозный человек, верит в Бога и в личную ответственность каждого за свои поступки, и он отказывается служить в Вермахте и приносить присягу Гитлеру. Так начинается его одинокое противостояние односельчанам и германским властям.
В первой половине 2010-х великого режиссера Терренса Малика, известного, среди прочего, тем, что он может очень долго работать над одним фильмом, а может взять и 20 лет вообще ничего не снимать, неожиданно прорвало целой серией картин – задумчивых, почти бессюжетных, с летучей камерой оператора Эммануэля Любецки и безумолчным закадровым бормотанием, сотканным из обрывочных философских сентенций и риторических вопросов к Бытию. В «Тайной жизни» Малик вернулся (неизвестно, надолго ли) к более традиционным формам киноповествования. В фильме есть сюжет, и этот сюжет последовательно, от начала к концу, излагается. Более того, он основан на реальной истории Франца Егерштеттера, который отказался присягнуть Гитлеру, пострадал за это и позднее был причислен католической церковью к лику блаженных. Попади эта история в руки какому-нибудь Спилбергу, мы получили бы ладно скроенное духоподъемное кино о гуманистических ценностях – с как надо расставленными эмоциональными и сюжетными акцентами, финальным катарсисом и вероятной заявкой на «Оскар».
Но не таков, как известно, Малик. С одной стороны, он, конечно, делает сюжетное кино о следовании моральному императиву. Франц отказывается идти воевать за Гитлера и моментально становится изгоем в своей крестьянской общине – односельчане обвиняют его в трусости и предательстве. Нацистские власти – следователь, адвокат и даже глава военного трибунала – вполне по-дружески уговаривают Франца образумиться, озвучивая рациональные и очень убедительные аргументы: да принеси ты эту присягу, это же просто формальность, своим упрямством ты мир не спасешь, только себя погубишь. Но, несмотря на давление, увещевания, угрозу смертной казни и возможности ее избежать, герой остается верен своим убеждениям, и только жена (замечательная и почти неизвестная актриса Валери Пахнер) поддерживает его – вдвоем они противостоят целому миру.
Однако эта история рассказывается так, что в ней почти нет драматургического напряжения, а есть, напротив, какая-то удивительная безмятежность. Малик вроде бы следует сюжетной схеме жития, но на деле лишь пунктиром отмечает нужную для агиографического жанра цепь событий – выбор пути, споры с «фарисеями», отвержение соблазнов, муки, финал, – а остальное заполняет светом и воздухом. Здесь нет предыстории, побочных сюжетных линий, характеризующих деталей, психологических мотивировок – ничего, что могло бы придать истории Егерштеттера плотность и осязаемость. Подвижная камера Йорга Видмера (сменившего Любецки, но работающего в схожей манере) и специфический маликовский монтаж не дают образам героев сформироваться в какое-то драматургически-увесистое целое, дробя происходящее на мимолетные всполохи, словно отражения в бесчисленных каплях росы.
Судьба Франца Егерштеттера для Малика – судьба бесконечно малой частицы бесконечно огромного мироздания. Он не столько рассказывает историю человека или его подвига, а, скорее, медитирует, глядя, как ветер шевелит колосья, как прямые лучи света падают сквозь оконце, как крестьяне косят траву, а с горной вершины неостановимо низвергается водопад. Звучит музыка Джеймса Ньютона Ховарда вперемешку с Бахом и Дворжаком. Закадровые голоса Франца и его жены говорят о хозяйственных делах и о свободе воли. Облако плывет по небу, ослик прядает ушами, церковный колокол многозначительно звонит. Мир величествен, прекрасен и непостижим, и Малику к этому, в общем, нечего добавить.
Критиковать Малика за это – всё равно, что критиковать Тарантино за любовь к старым американским фильмам или Гоголя за пристрастие к гротеску; так вот он мыслит, так творит, за это мы его и любим (или не любим), это в нем и очаровывает (или же иногда, особенно в последние годы, раздражает). Проблема не в творческом методе и мировоззрении Терренса Малика, а в том, что в «Тайной жизни» они как будто вступают в противоречие с материалом и режиссеру не очень удается с этим противоречием совладать.
В предыдущих фильмах Малик смотрел на мир с позиции своего трансцендентального пантеизма, не деля людей на добрых и злых, видя и в жизни, и в смерти необходимые составляющие мироздания. Однако история о мученическом подвиге и противостоянии нацизму требует чуть менее отстраненного взгляда: тут надо спуститься на землю и выносить политические оценки, по крайней мере, четко показать, где зло. И, раз надо, Малик спускается и показывает. Будто беседующего со звездами мудреца-отшельника вытащили из его высокой башни и попросили немедленно изложить свои политические симпатии и антипатии. Так в фильме появляются до нелепого утрированные образы приспособленца-бургомистра, крикливых нацистов и инфернально-карикатурного палача, зачем-то постоянно прохаживающегося в цилиндре по тюремному двору. Встроить германскую политику начала 1940-х в свою космологию у Малика не получается, и потому она остается представленной серией китчевых образов, диссонирующих с торжественно-холодной интонацией фильма.
Впрочем, этот диссонанс выглядит у Малика сознательным решением в ряду других его нетривиальных и необъяснимых решений (таких, как идея снять фильм с немецкоязычными актерами на английском языке и только некоторые реплики – преимущественно командные окрики нацистов – дать по-немецки). Малик не боится быть чудаком. Как бы то ни было, в «Тайной жизни» – лучшей своей работе за последние годы – он по-прежнему пристально всматривается в бесконечное и демонстрирует уникальное умение показать его в конечном – показать так, что даже трехчасовой хронометраж, немалую часть которого на экране что-то косят и сгребают граблями, не кажется для этого слишком уж большим расточительством.