Кирилл Рихтер один из самых модных молодых композиторов. Он пишет саундтрек к «Подбросам» Ивана Твердовского, создает музыку к балетам Сергея Полунина и представляет свой новый альбом Chronos на главных европейских музыкальных площадках. Дарья Чертоляс специально для DEL’ARTE Magazine поговорила с Кириллом о том, что такое совершенство, зачем композитору диктаторский стиль работы, почему его музыку причисляют к минимализму, и сложно ли было работать с Сергеем Полуниным.
– В последних своих интервью ты говорил, что работаешь “Русским Реквиемом”. Когда ждать премьеру?
Произведение пока еще в работе. Летом сложно работать над подобной музыкой. Наверное, я продолжу ей заниматься осенью. Это тяжелое произведение и хотелось бы, конечно, уделить ему столько времени сколько нужно. Сейчас времени на это не хватает. Недавно сделали с Сергеем Полуниным очередной проект. Это была премьера двухактного балета “Распутин” в театре Лондон Палладиум. Для него необходимо было за полтора месяца написать час с чем-то музыки. И не просто записать ее, но и сделать оркестровку.
– Как вам работать с Сергеем Полуниным? Кто больше руководил творческим процессом – вы или он?
С Сергеем мне работалось хорошо. Мы друзья и у нас полное взаимопонимание. Он многим кажется как бы недосягаемым человеком, но на самом деле он простой, искренний и очень добрый в жизни. Когда мы с ним работали, у нас было понимание, что мы делаем. Практически все, что я делал, ему нравилось, и Сергей сразу создавал под эту музыку хореографию. Иногда он просил некоторые моменты сделать острее. Ведь, когда появляется оркестровка, становится ясно слышно, что оркестр добавляет массы музыке, и нужно немного сглаживать некоторые моменты или делать что-то острее. Главное, помимо сверхидеи и сюжета, это чтобы артисту было комфортно. Конечно, были некоторые моменты, которые он просил переделывать. Были случаи, когда Сергей что-то предлагал, но я не хотел вначале соглашаться на эти изменения. Но потом понимал, что его предложения были правильным решением. У него, конечно, есть интуиция во всем, что он делает. И в этом смысле я ему благодарен.
– То есть вы явно не композитор-диктатор?
Я ужасный диктатор, если я вижу, что кроме меня это никто не сделает. Но, если я понимаю, что есть в проекте сильные творческие единицы, то я им полностью доверяю. В тоже время, когда что-то проваливается, то я начинаю звереть и брать все в свои руки. Иногда это сложно воспринимать другим людям, но иначе я не умею. Я просто понимаю, что ответственный в конечном счете за результат буду я. Может быть это какая-то иллюзорная обязанность, которую я сам на себя возложил, но я так считаю.
– Вашу музыку часто называют неоклассикой…
Нет, это не мой стиль. Я пишу инструментальную музыку. Неоклассика – это неправильный термин. Изначально неоклассика – музыка, которая возникла в начале 20 века. Тогда композиторы, например, Прокофьев использовали классическую форму и перерабатывали ее в современном ключе. Сейчас неоклассика это просто такой журналистский термин, чтобы объединить всех мальчиков и девочек, играющих на пианино. Никакой симпатии он у меня не вызывает. Я уже смирился с этим словом. Но это не стиль. Я бы сказал, что мой стиль минимализм. Но у меня в последнее время скорее “максимализм”. Разве что в каких-то структурных моментах он остается минимализмом. В принципе это инструментальная музыка даже без приставки современная.
– Кирилл, вы сказали, что в последнее время ваш стиль близок к “максимализму”. Почему вы уходите от минимализма?
Мой стиль всегда был максимализмом. Мне нравится термин “экспрессивный минимализм”. Потому что экспрессия – это чувства, эмоции, которые мне очень важны, именно они составляют мелодию. Ну и минимализм – это минимализм в выразительных средствах. Ты сначала идешь от малого, хотя иногда приходишь к очень большому количеству нот и инструментов. Пока я не нашел чего-то близкого.
– Расскажите, что для вас есть процесс создания музыки? Это метафизика, работа, ремесло?
Никак не могу объяснить. На этот вопрос нет ответа. Назовем его сложным. И, в целом, это ненужный вопрос. Для создания музыки ты просто что-то делаешь. Делаешь, потому что без этого не можешь. Ты это делаешь не для себя, ни для кого-то. А все происходит потому, что ты не можешь иначе, ты не можешь не делать музыку.
– В одном из интервью вы говорили, что не стремитесь к совершенству, что должен быть какой-то изъян. Это относится и к последнему вашему альбому?
В этом смысле, это относится к исполнительству, но не относится к альбому. Альбом должен быть таким высказыванием, которое сделано на максимуме твоего текущего состояния, среза мыслей и идей. Когда ты композитор и исполнитель, то времени на игру остается меньше, так как основное тратится на сочинительство и оркестровку. Но иногда и в этом есть плюс. Потому что лучше, чтобы вещь была свежей, не заигранной. Если она технически безупречна, то она становится скучной. Если есть какие-то минимальные отклонения, девиации, то ты понимаешь, что это живой человек. В этом смысле несовершенство нормально. Но как не стремиться к совершенству? Мы все стремимся к нему.
– А что для вас музыкальное совершенство?
Его нет. Совершенство просто определяет путь. Ты идешь в каком-то направлении и понимаешь, что это следующий этап и он тебя развивает. Совершенства никогда не будет – ни в конце жизни, ни в середине. Совершенство это просто некоторая мотивация, красота. В нем ты стремишься к некоему пониманию, ощущению красоты. И каждый раз с новым проектом все ближе приближаешься к нему.
