В прокат выходит «Пугало» Дмитрия Давыдова — якутское кино на якутском языке о деревенской знахарке, получившее на «Кинотавре-2020» главный приз и приз за лучшую женскую роль. Специально для DEL’ARTE Magazine Роман Черкасов рассказывает, чем примечательна эта картина и почему непрофессиональному режиссеру Дмитрию Давыдову удалось сделать то, что никак не выходит у профессиональных российских режиссеров.
В якутском селе живет знахарка (Валентина Романова-Чыскыырай) — одинокое, растрепанное, почти потерявшее человеческий облик Пугало. Местные сторонятся ее, побаиваются и презирают, но, когда появляется нужда, обращаются за помощью, иногда робко упрашивая, иногда деловито беря под белы рученьки и без лишних разговоров доставляя к пациенту. Знахарка помогает: проводит ритуал исцеления, вытягивая, высасывая из больного хворь, и потом каждый раз ее мучительно рвет темной жижей — чем серьезнее недуг, тем жестче бывают последствия. В доме у нее грязь и дохлые мыши, а ночами она в одиночестве устраивает пьяные вакхические пляски вперемешку с жутковатой пантомимой, будто без устали спорит с кем-то — со своим демоном? с самой собой? с действующими лицами событий далекого прошлого, которых во что бы то ни стало нужно, хотя бы в воображении, переубедить, чтобы исправить что-то очень важное? Утром — резкое пробуждение, будто вынырнула из темного кошмара, и все продолжается по новой: насмешки, просители, водка и отчаянное, звериное одиночество.
Как положено деревенской колдунье, героиня занимает пограничное положение в социуме — ее все знают, к ней обращаются, приносят дары, но ее же и гонят, не считают своей. Этот двойственный статус шамана-знахаря-колдуна, соединяющего в себе человеческое и нечеловеческое, профанное и сакральное, подчеркивается внешним обликом Пугала. Бредущая неуклюжей переваливающейся походкой в разноцветных валенках (один темный, другой светлый) и бесформенной зимней одежде, героиня лишается однозначно считываемых внешним наблюдателем признаков пола и возраста — ее можно принять и за мужчину, и за женщину, и за подростка, и за старуху. Такая же двойственная неопределенность характеризует и некоторые действия знахарки: ее еженощные дикие пляски имеют отношение к шаманскому трансу и общению с духами или это просто проявления бытового пьянства безнадежной алкоголички? Как посмотреть, может быть, одно другому не так уж и мешает.
© кадр из фильма «Пугало»
Сюжет фильма вполне можно было бы построить на экзотическом изображении жизни якутского знахаря или, например, на проходящем через всю картину конфликте героини с односельчанами, но режиссер и автор сценария Дмитрий Давыдов выбирает более интересное решение. Его фильм не о противостоянии затравленной одиночки и толпы — это противостояние автор (как и его героиня) воспринимает, скорее, как обусловленную традицией данность и относит к этнографическому фону, не пытаясь этот конфликт ни развить, ни переосмыслить. Создавая картину на фольклорно-этнографическом материале, режиссер движет фильм в направлении преодоления этого материала, так что поверх повествования о таинственно-экзотической фигуре деревенской знахарки постепенно формируется немножко другой рассказ и другая, вовсе не фольклорная, история.
Поначалу фильм кажется хоррором, а образ знахарки выглядит таинственным и пугающим. Но затем режиссер, шаг за шагом, сближает зрителя с героиней, которая перестает быть просто персонажем якутской былички и становится живым человеком. С каждой новой сценой безымянное бесполое существо все больше обретает пол, характер и прошлое, не дающее ей покоя, поедом съедающее ее душу каждый день и, особенно, каждую ночь и не имеющее отношения к области традиционных верований. На структурном напряжении между этими двумя планами — историей о знахарке и историей о человеке — как кажется, и строится картина. Если фольклорный рассказ о знахарке имеет анфиладную композицию, в которой эпизоды с просителями и гонителями бесхитростно следуют друг за другом и каждый новый день похож на предыдущий, то рассказ о человеке, напротив, имеет целенаправленное линейное развитие, тут есть и завязка, и кульминация, и, наконец, трагическая развязка, в которой оба плана повествования сливаются воедино.
© кадр из фильма «Пугало»
Дмитрий Давыдов ведет рассказ, умело пользуясь умолчаниями, за которыми у него скрывается почти вся фольклорная фантастика: мы не знаем определенно ни о том, как проходит лечение, ни о его результатах. Во время исцеляющего ритуала знахарка требует, чтобы посторонние вышли вон, и, хотя зритель находится в чуть более привилегированном положении и ему позволяют увидеть начало магического акта, в конце концов и его каждый раз выставляют за дверь. И, в общем-то, вплоть до финала зритель не осведомлен, действительно ли выздоравливают больные, но вплоть до финала этой нехватки информации и не замечаешь. На умолчаниях строится и рассказ о прошлом героини — движение этой сюжетной линии, словно пунктиром, рисуется лишь отдельными репликами, деталями и эмоциональными реакциями, но этого оказывается достаточно, чтобы картина сложилась и обрела убедительность.
Удивительно, но «Пугало», снятое с непрофессиональными актерами и с крошечным бюджетом сельским учителем Дмитрием Давыдовым, точнее схватывает реальность, чем большинство фильмов о российской провинции, сделанных столичными профессионалами. Тем более удивительно, что картина, созданная на якутском языке и специфически якутском материале, органично и без видимых усилий преодолевает гравитационное поле местного колорита и приобретает общечеловеческое звучание — в отличие от тех же столичных фильмов о «глубинке», фатально не способных выйти за рамки репрезентации стереотипной провинциальной экзотики. И уж совсем парадоксально, что «Пугало» работает, по сути, с той же самой фактурой — тут и грязь, и бытовая неустроенность, и водка, даже буйный гопник Стёпа, — но при этом мир фильма вовсе не выглядит инфернальным местом, населенным одичалыми гоблинами. Возможно, дело в том, что автор «Пугала» смотрит на своих героев и на их жизнь взглядом, лишенным высокомерия. А возможно, он просто более талантлив.
